Форум » Православная литература и фильмы, художественная литература » Убитые души (рассказы) » Ответить
Убитые души (рассказы)
Александр: Убитые души – Егор не думал, что удар придется в затылок, – чуть не заикаясь, говорила невзрачная молодка в шелковом костюмчике с глубоким декольте, склонив челочку к бумажке в куцых ручках. Она стояла за голым столом. – Поэтому обвинение, – прокашлялась, – желает, – произнесла и поправилась, – извините, считает, что он совершил убийство. По неосторожности… Сидевший за другим столом адвокат Федин не поверил ее словам, но потом в нем ехидно прозвучало: «Прошло у мормышки». Он услышал, как рядом облегченно выдохнул его напарник, адвокат Осинцев, как заскрипела скамья за решеткой, за которой сидел Бережнов Егор, дело которого рассматривал суд. И боковым зрением увидел, как схватилась за голову сухопарая, очень высокая, теперь согнувшаяся дугой, учительница – тетка парня. – И прошу определить ему наказание два года лишения свободы… «Да, это тебе не пятнашник!» – оценил слова прокурора Федин. Статья, по которой начали судить Бережнова была от пяти до пятнадцати лет, а по той, на которую перешла обвинитель, до двух. Есть разница? Да еще какая! Одно дело пятнадцать лет париться в зоне, ну пусть не пятнадцать, а десять, а тут всего пару годков. В воздухе повисло легкое и вместе с тем какое-то тягостное ощущение. Федин посмотрел тоже на молодку, тоже в костюмчике с глубоким декольте, тоже возраста обвинителя сестру убитого. Теперь слово было за ней. К еще большему удивлению Федина, та, глянув на колючие шары кактусов на окне, произнесла: – Я согласна с прокурором… Сказала и, опустив глаза, села. «И ее уломали», – проползло в голове Федина. Он, вспомнив, как категорична была сестра погибшего сначала, всего несколько дней назад, требуя всех земных и небесных кар, всего самого строгого Бережнову, а теперь, попугаем повторившая за прокурором. Не встал, а вальяжно поднялся, и не заговорил, а почти запел упитанный, похожий на батюшку, Осинцев: – Ваша честь! Я согласен с обвинением. Я согласен с тем, что Бережнов свой удар не целил в опасное место, – пальцем показал себе за ухом. – Он и не допускал, что попадет туда! А то, что прокурор просит, чтобы он сидел, это правильно! – голос от переполнения эмоциями заскакал. – Ему т-только с-сидеть! Т-только с-сидеть! Ну, п-пусть и д-два г-года! Ведь т-там, – показал в пол. – Т-труп! Федин обалдел: его коллега требовал, чтобы подзащитный сидел! Такое, чтобы адвокат обвинял своего подзащитного, было недопустимо, Но тут можно было понять Осинцева: ушли от пятнадцати лет, ушли к двум годам! Да эти два года вместо пятнадцати можно было отсидеть и в карцере! Когда дали слово Федину, он намеревался пожать плечами и сказать: «Что тут еще добавить…» Хотя добавить было чего, только не в этой аудитории с немыми стенами, глубокими под самолетные креслами для суда, скамьями для остальных, где одиноко разбросались по подоконникам горшки с кактусами. Выдать по полной программе, но на такое вряд ли бы отважился хоть один адвокат в стране. Федину нужно было тоже показать себя на высоте. И он извлек из своего огромного портфеля пачку листов, схваченных скрепкой, и заговорил. Если его коллегу больше волновали квалификация и срок, то Федин коснулся другого. Он заговорил о самом городке, где вершилось правосудие, Сергиевом Посаде, где произошла эта злополучная драка. Он заговорил об историчности этой земли, где, по его мнению, просто невозможно ничто тяжкое. Но вот, произошло. Говорил про то, как несколько часов назад в Троицком Соборе Лавры приложился к раке с мощами Сергия Радонежского, и закончил на том, что на этой благословенной земле лучше говорить о милости, чем о каре. – … О чем в Евангелии записано. Господь сказал: «Я милости хочу, а не жертвы!» Так будьте же милосердны, ваша честь, «как Господь Бог Ваш милосерд!» Судья, возрастом и одеждой похожая и на прокурора и на потерпевшую, открыла рот: – Что это вы нам тут про Сергия Радонежского… Вы бы больше про Бережнова… «Она не поняла меня», – сокрушаясь, подумал Федин. И протянул ей листы. Беря текст, судья отрубила: – Дело откладывается на неделю… Все встали, провожая ее. «Мормышки с крестиками, а я…», – только тут Федин обратил внимание на распятия на шее судьи, прокурора и сестры погибшего. Но не было крестика на шее тетки Егора, самого Егора и обоих адвокатов. Федин покидал бумаги со стола в портфель, с завистью посмотрел в спину коллеги, который ходил в суд не то, что без кейса, но даже без ручки, и покинул зал. *** Все вывалились в коридор. Куда-то сразу исчез Осинцев. Сестра погибшего с каким-то странным выражением лица подалась к выходу на улицу. От одного окна к другому заметалась тетка Егора. Федин подошел к ней: – Видите, все прошло… Как обещал Осинцев… – Да, да, – говорила та, а ее щеки горели. Федин понимал, что коробило эту женщину, учительницу из районного городка на Дону, тридцать лет учившую в школе детей одному, а теперь, одним махом перечеркнувшую все прошлое. Она выполнила то, что предлагал Осинцев. Сдалась, хотя долго сопротивлялась. Но любовь к племяннику взяла верх. И она, как и мать Егора (та, тоже учительница, на суд не приехала, слегла), взяли кредит в банке и деньги передали Осинцеву. Федин мог бы этому помешать. Ведь к нему тетка и мать приехали за советом, хотели отказаться от услуг Осинцева. Они наперебой говорили: «Осинцев ничего толком не объясняет… Он говорит только одно: копите деньги… Неужели все дело только в деньгах?.. Мы ему не верим». Не верили провинциалки, что деньги решают все. Да еще на земле Сергия Радонежского, которая была небезразлична учителям. Осинцев намекал, что надо делать, и посмеивался над адвокатом Фединым, который собирал всевозможные бумажки и что-то хотел ими доказать. Федин вспомнил, что все разговоры с Осинцевым сводились к тому, как решаются дела в столице. – У нас все это, – Осинцев с брезгливостью посмотрел на справки, характеристики, которые привез Федин. – Тьфу! У нас все решает только сколько принесешь… Сколько раз я видел: кладут дипломат с баксами на стол… И на тебе, результат… А у Егора ситуация: одно дело статья «умышленное причинение тяжких телесных». Да еще повлекших смерть. Это ого-го! А можно и на «неосторожность», – глумливо улыбнулся. – Но у них дипломата не наберут, если скинется весь город! Ведь это… – Я понимаю, деревня… Но я не говорю, дипломат… Можно тысяч сто… – Баксов? – Да нет… Рублей… Ведь прокуроры тоже люди… Я могу поговорить, чтобы в дело пошел нужный человек… Он может отказаться от обвинения… Федин тогда слушал Осинцева и думал: «Все это байки!» Он судил по себе: ни разу ни рубля не дал ни одному судье, ни одному прокурору. Ладно, выпили после суда, но чтобы деньги! Но ведь это было у них в провинции. Ему казалось, что Осинцев разводит учительниц. Не верили Осинцеву и они. – Да хоть бы тыщ шестьдесят, – назвал крайнюю сумму Осинцев. – А вам тогда что достанется? – спросил Федин. Но Осинцев не ответил. Это Федина насторожило, но он не увел учительниц от москвича. И у Егора с тех пор было два адвоката: он и Осинцев. А учительницы в конце концов сдались, отдали деньги. Теперь же Федин своими глазами убедился в силе денег: прокурор, хоть и заикалась, но сняла страшное обвинение и перешла на неосторожность. В коридоре суда Федин задержался около тетки. – Что теперь будет? – морщась от боли в висках, говорила та. В ней что-то происходило. – Да как что? По крайней мере, не пятнадцать лет. В глазах учительницы он не видел радости. – Егор быстрее выйдет. Вы же хотели этого… А хотел ли этого он? Как адвокат, хотел. Это был результат его труда. А то, что не стало такого же, как Егор парня, это его как бы уже и не трогало. Но нет-нет, а пульсировало: ведь что не говори, а стало одним человека меньше на земле. Он вспомнил дело: оба парня приехали в Москву искать счастье. Ни у одного, ни у другого дома работы не находилось. У Егора на Дону, у другого – на Маныче. Есть такая река на Кубани. Когда их выкинула столица, они осели в Сергиевом Посаде. Сняли комнату, вместе жили, подрабатывали. И сцепились. Из-за мелочи: кому мыть посуду. Но ни эта посуда, – чувствовал Федин. – А общая их неустроенность довела до всего. «Посуда» была последней каплей, переполнившей чашу их мытарств. Прощаясь с теткой, Федин подумал: «Ничего, все стерпится». И не дождавшись Осинцева, у которого наступил самый горячий момент, поспешил на остановку. Клонясь от тяжести портфеля, пошел через аллею лип, покрывшихся цветом. Только тут заметил: «А у нас уже осыпались». Он каждый год собирался набрать липового цвета, от которого хорошо лечились его простуженные легкие, но до этого руки не доходили. И лицом к лицу чуть не столкнулся с сестрой погибшего. Шарахнулся в сторону, посчитав, что его могут и побить: ведь виновниками сомнительных дел всегда считали адвокатов. Но сообразил: «Не может же она знать, что и как сработало». А в лице той проплыла мягкость. – До свидания… – виновато сказала она. – … До свидания, – ответил он. И тут вспомнил, как перед заседанием суда с ней долго о чем-то говорила прокурор: «Уламывала. И уломала. Забила этой темной девице из глуши голову». Ему захотелось высказать ей слова сочувствия, но остановило: «Ты, что?! Хочешь, чтобы она все поняла? Ни тебе, ни Егору от этого лучше не будет». Он догадался, какими словами уговорила ее прокурор: «Видите, у него два адвоката! Они все равно отобьют Бережнова! Да и у Бережнова есть дружки. Те могут отомстить. Вам лучше будет, если вы со мной согласитесь. Да и, в конце концов, брата не вернуть…» Крыть сестре на слова прокурора было нечем. А вот если бы она узнала, что прокурора волновало больше судьбы ее брата, тут бы она и пошла напролом… Федин плюнул и пошел дальше. Впрыгнув в маршрутку, пересекавшую старинный город, он прятал глаза от словно обжигавших их куполов Лавры, и причитал: «Ну, мы и дерьмо. Ну и дерьмо…» Хотя своей вины в происшедшем особо и не видел. Но отведи мать и тетку Егора от столичного адвоката, он остался бы чист, и они бы не измарались. Но тогда бы Егор не отделался слабым наказанием. Вот и выходило: что лучше, малый срок и низость или строгий приговор и чистые руки… *** Он возвращался в столицу на электричке, которая зарывалась в гущу лесов и изредка вылетала на оголенные пригорки, и чувствовал, как его укачивает. Но стоило ему вспомнить тетку Егора, как в нем снова и снова поднималось: что же наворочали адвокаты. Ладно, подкупили прокурора. Но ведь убили столько душ. Души учительниц: тетки и матери. Душу Егора, которому теперь дозволено все. Добили душу в прокуроре, если у нее она еще имелась. И самым циничным образом обвели вокруг носа сестру убитого, размазали душу в ней. Адвокаты воспользовались тем, что мать и тетка оказались готовыми ради Егора на все. И тот вместо срока, который позволял ему прочувствовать всю глубину трагедии, возрасти духом, получал плевое наказание. Вместо переживания – радость. Хотя и сказать: пусть сидит десять лет, у Федина не повернулся бы язык. Теперь его терзало: зачем вступил в дело? Лучше бы отказался. Ведь он думал, что все пойдет по незапятнанному пути, верил, что суд на Святой земле также свят. А получилось все куда обыденнее, проще. Ему показалось, что его затаскивают под могучие своды ворот Лавры, тянут по утыканному часовенками и храмами двору, вталкивают в какой-то опрощенный Троицкий Собор и он падает в мерцающем от свечей мраке на каменный пол… Он ползет к раке за мощным столбом… Его губы трясутся: «… отче Сергие Радонежский…» «… Сергий, как я низко пал…» И какая-то сила поднимает и бросает его на приступки раки… Он бьет поклоны… Как неистовый… – О, Боже! – в испуге открыл глаза. Проезжали платформу «Мамонтовская». Дома он продолжал находиться под впечатлением подмосковного дела. И мог бы терзаниями довести себя до ручки, если бы его не завалили другие дела, гоняя его по судам, где он рвал глотку и изнашивал нервы. Так пронеслась неделя, и он снова ехал в Сергиев Посад. Под скрежет колес приходили мысли: «А вдруг всплывет взятка? И тебя закроют. К тебе ведь обращались за советом: давать или не давать? И ведь ты не сказал, ни в коем случае! А даже назвал минимальную сумму, которая надо передать. Шестьдесят тысяч… А Осинцев? Он, конечно, отмажется. А тебя, адвоката из глубинки, заметут. И будешь в камере следственного изолятора кормить клопов и перестукиваться с Егором». Такая перспектива не радовала, хотя он понимал, что это следует еще доказать. Но все равно точило: тебя надо наказать. И его порой посещали сумасшедшие мысли: «А не явиться ли с повинной?» Но тут же останавливало: «Что ты несешь! Какой ты преступник! Ты же себе в карман не положил ни копейки! Это прокурорша… Это Осинцев…» Поезд отстукивал чечетку, как отстукивал ее многим и многим оступившимся, которых сто и менее лет назад по этому маршруту везли на каторгу. Он думал, что не сможет и глянуть на прокурора. Но смог. Та сидела, как ни в чем не бывало. И холодным взглядом оглядывала зал. Он посмотрел на судью. Та поправила золотую цепочку на груди (вместо былой ниточки с крестиком), набычилась, зачитала приговор, который поразил своей мягкостью. Федин взглянул на потерпевшую, та как замерзла. Перевел взор на Егора: «Лошак!» Счастливее его в эти минуты вряд ли бы нашелся кто на земле. На тетку, которая разогнулась и держалась ровно, поняв что-то неизбежное в жизни. Слышал частое дыхание Осинцева. Тот бубнил: – Полтора года вместо пятнашника! Хи-хи… – и толкал Федина в бок. – Я же тебе говорил… «Да, говорил», – зловеще зазвучало в душе молчавшего Федина. Уезжая, он смотрел на все те же купола Лавры, в ворота которой теперь почему-то не мог зайти, хотя внутри так и кричало: «Пойди в Троицкий Собор! Покайся… » Сколько раз он собирался за липовым цветом. Так и теперь не находил в себе сил, чтобы переступить черту, перерезавшую его жизнь. Приблизиться, пасть к Сергию с мольбами, о котором с таким восторгом говорил в суде. После подмосковного дела Федину прибавило известности. – Еще бы, на Святой земле выиграть! Вместо пятнадцати дали полтора года! – восхищаясь, говорили одни коллеги. – Ну, чем не кудесник! – льстили другие. А Федин сжимал зубы и скрежетал ими. Перед его глазами плавали крестовины, на которых висели учительницы, а вокруг бесились мормышки одна в мантии, другая в синем кителе, – не то с Осинцевым, не то с Егором. 1 августа 2008 года Источник: Русское Воскресение
Ответов - 0
полная версия страницы